"...Счастье не в счастье, а лишь в его достижении".
"...Объясните ваше направление, ваши убеждения, объясните: что вы за человек и как осмелились объявить "Дневник писателя ?".
С трепетом, а то и... с недоверием я вчитываюсь в эти строки, уже давно ушедшего в небытие Достоевского. Когда Фёдор Михайлович задумал свой "Дневник", то был уже великим писателем, но ещё... не легендой.
"Что же касается до того, какой я человек, то я бы так о себе выразился: "Я человек счастливый, но - кое-чем недовольный...".
Идея выпускать "Дневник писателя" возникает в 1873 году и она воплощается в жизнь в рамках журнала князя В. П. Мещерского "Гражданин". Но "тесный" формат еженедельника и зависимость от издателя в некоторой степени ограничивали свободу Достоевского (так и напрашивается аналогия с ЖЖ). С 1876 года, уже не прибегая к услугам редакционных и издательских посредников, Фёдор Михайлович выпускает "Дневник писателя" уже как самостоятельное издание (почти стандалон (автономный) блог! хе-хе!).
В петербургских газетах Достоевский разъясняет: "Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет о действительно выжитых в каждый месяц впечатлениях, отчёт о виденном, слышанном и прочитанном".
Уже с первых глав "Дневника писателя" захватывает внимание читателя, и продолжает бередить душу себе и нам, не давая нашим сердцам затвердеть. Читаешь и восхищаешься, какую потрясающую вселенную создал писатель, в которую поместился весь духовный мир человека, наш мир.
"Всегда говорят, что действительность скучна, однообразна; чтобы развлечь себя, прибегают к искусству, к фантазии, читают романы. Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами, в виде самых обыкновенных вещей. Иного даже вовсе и не выдумать никакой фантазии".
Достоевский испытывал жажду говорить напрямую с современниками, теперь уже и с нами: "...Ведь мы все хорошие люди, ну, разумеется, кроме дурных. Но вот что замечу к слову: у нас, может быть, дурных-то людей и совсем нет, а есть разве только дрянные. До дурных мы не доросли. Не смейтесь надо мной, а подумайте: мы ведь до того доходили, что за неимением своих дурных людей (опять-таки при обилии всяких дрянных) готовы были, например, чрезвычайно ценить, в свое время, разных дурных человечков, появлявшихся в литературных наших типах и заимствованных большею частию с иностранного. Мало того, что ценили, - рабски старались подражать им в действительной жизни, копировали их и в этом смысле даже из кожи лезли".
С удивлением обнаруживаешь полное сходство характеров людей эпохи Достоевского с ныне живущими. Так и хочется воскликнуть: да это же про нас с вами! "Нынче все с полным спокойствием. Спокойны и, может быть, даже счастливы. Вряд ли кто даёт себе отчет, всякий действует "просто", а это уже полное счастье. Нынче, как и прежде, все проедены самолюбием, но прежнее самолюбие входило робко, оглядывалось лихорадочно, вглядывалось в физиономии: "Так ли я вошел? Так ли я сказал?" Нынче же всякий и прежде всего уверен, входя куда-нибудь, что всё принадлежит ему одному".
Ещё в молодости, стремительно ворвавшись на литературный олимп с романом "Бедные люди", он уже всегда проявляет своё постоянное беспокойство о человеке. В нём он старается увидеть и выявить индивидуальность, исследовать каждую потаенную чёрточку души человеческой; человек для него исключителен в каждом своём переживании.
Вспоминает о писателе его современник, друг: "До ареста Федор Михайлович больших писем не любил, а если иногда и писал к кому-нибудь, то укладывал всё на маленьких лоскутках бумаги. Изо всех записок, мною полученных от Федора Михайловича, в особенности интересна была одна, в которой он из Парголова уведомлял меня, проживавшего в Павловске, о том, что теперь ему не до кондрашки, так как он сильно занят сбором денег по подписке в пользу одного несчастного пропойцы, который, не имея на что выпить, а потом напиться и, наконец, опохмелиться, ходит по дачам и предлагает себя посечься за деньги. Рассказ Федора Михайловича был верх совершенства в художественном отношении; в нём было столько гуманности, столько участия к бедному пропойце, что невольно слеза прошибала, но было не мало и того юмора и той преследующей зло беспощадности, которые были в таланте Федора Михайловича".
Чувство юмора, безобидного и добродушного, было присуще Достоевскому. В своё время Менделеева удивило, что Достоевский одновременно будто верил в духов, но в то же время и сомневался. На что Фёдор Михайлович уже "официально" отреагировал в своём "Дневнике".
"Есть одна такая смешная тема, и, главное, она в моде: это - черти, тема о чертях, о спиритизме. Пишут мне, например, что молодой человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, - и это в Петербурге, в столице! Черти ли это? Нужно чтобы хоть кто-нибудь из учёных был в силах и имел возможность допустить существование чертей, хотя бы только в предположении. Но вряд ли между ними найдется хоть один, в чёрта верующий, несмотря даже на то, что ужасно много людей, не верующих в Бога, верят, однако же, чёрту с удовольствием и готовностью. ...Я и сам никак не могу поверить в чертей, так что даже и жаль. ...Дело в том, что я защищаю чертей: на этот раз на них нападают безвинно и считают их дураками. Не беспокойтесь, они своё дело знают; это-то я и хочу доказать.
Пишут, что духи глупы (то есть черти, нечистая сила: какие же тут могут быть другие духи, кроме чертей?), - что когда их зовут и спрашивают (столоверчением), то они отвечают всё пустячки, не знают грамматики, не сообщили ни одной новой мысли, ни одного открытия. Так судить - чрезвычайная ошибка. Ну что вышло бы, например, если б черти сразу показали свое могущество и подавили бы человека открытиями?
Ну что, например... как черти схватят кого-нибудь, ну хоть самого г-на Менделеева, обличившего спиритизм на публичных лекциях, и вдруг разом уловят его в свои сети, - отведут его в сторонку, подымут его на пять минут на воздух, оматерьялизуют ему знакомых покойников, и всё в таком виде, что уже нельзя усумниться, - ну, что тогда произойдет? Как истинный учёный, он должен будет признать совершившийся факт - и это он, читавший лекции!".
В 1862 году Достоевский впервые путешествует по Западной Европе и по его признанию постоянно размышляет над вопросом: "Каким образом на нас в разное время отражалась Европа - и постепенно ломилась к нам с своей цивилизацией в гости, и насколько мы цивилизовались, и сколько именно нас счётом до сих пор отцивилизовалось?".
Впоследствии Достоевский не раз и глубоко писал на эту тему в своём "Дневнике Писателя". Достоевский не любил Европу, а Европа не любила нас: ни тогда, ни сейчас.
"Убеждение в бескорыстии России если придет когда-нибудь, то разом обновит и изменит весь лик Европы. Убеждение это непременно наконец воцарится, но не вследствие наших уверений: Европа не станет верить никаким уверениям нашим до самого конца и всё будет смотреть на нас враждебно. Трудно представить себе, до какой степени она нас боится. А если боится, то должна и ненавидеть. Нас замечательно не любит Европа и никогда не любила; никогда не считала она нас за своих, за европейцев, а всегда лишь за досадных пришельцев. Вот потому-то она очень любит утешать себя иногда мыслию, что Россия будто бы "пока бессильна".
Не правда ли - ничего не изменилось со времён Достоевского?!
С 1876 по 1881 годы (с двухлетним перерывом, занятым работой над последним уже романом "Братьями Карамазовыми") Достоевский продолжает выпускать "Дневник писателя". В этот период Достоевский воспринимается как проповедник и учитель. Его "Дневник" имеет успех грандиозный, потрясающий!
В первый год издания "Дневника" на него подписались 1982 подписчика (чем не "тысячник" по меркам ЖЖ, но зато какой - не чета нынешним!), в розничной же продаже каждый номер расходился в 2 000 - 2 500 экземплярах. Некоторые номера издавались повторно, а январский выходил трижды!
Неподдельный интерес читающей публики к столь необыкновенному изданию с каждым выпуском всё возрастал. И на следующий год число подписчиков выросло почти в два раза и около 3 000 экземпляров расходилось в розничной продаже.
К голосу Достоевского, который находился в зените своей духовной мощи и таланта, прислушивались представители всех слоёв русского общества. Его "Дневник", пробуждавший в соотечественниках чувства совести, чести, достоинства, воспринимался как пророческое слово.
А номер за август 1880 года и вовсе произвёл фурор, в котором была опубликована речь Достоевского о Пушкине: он был напечатан в 4 000 экземплярах и разошелся в несколько дней. Было опять сделано новое издание в 2 000 экземпляров и вновь разошлось без остатка.
В последний раз "Дневник" Достоевского вышел в 1881 году восьмитысячным тиражом (ещё до выхода январского номера на него подписались 1 074 подписчика). Все 8000 были распроданы в дни выноса и погребения. И повторное издание тиражом в 6 000 разошлось без остатка.
"Дневник" Достоевского побудил многих людей вступить в переписку с автором. "К концу первого года издания "Дневника", - вспоминает метранпаж М.А. Александров, - между Федором Михайловичем и его читателями возникло, а во втором году достигло больших размеров общение, беспримерное у нас на Руси: его засыпали письмами и визитами с изъявлениями благодарности за доставление прекрасной моральной пищи в виде "Дневника писателя". Некоторые говорили, что они читают его "Дневник" с благоговением, как Священное писание; на него смотрели одни как на духовного наставника, другие как на оракула и просили его разрешить их сомнения насчет некоторых жгучих вопросов времени".
Многие читатели увидели в Достоевском не только талантливого публициста, но и мудрого человека с чутким и отзывчивым сердцем, который помогал найти правильный ответ, а, возможно, и предостеречь от отчаянных поступков, да и просто согреть душу.
"Я скажу прямо, - писала ему революционерка-народница А. П. Корба, - что я жду от Вас помощи, не имея на то права, разве только право страждущего от боли; а у меня в течение долгих лет наболела душа, и если теперь я решаюсь беспокоить Вас стонами, то потому, что знаю, что лучшего врача не найду". Другая читательница, благодарная заступничеству писателя за незаслуженно обиженных детей, признавалась: "Если бы можно было сейчас, сию минуту очутиться возле Вас, с какой радостью я обняла бы Вас, Федор Михайлович, за Ваш февральский "Дневник". Я так славно поплакала над ним и, кончив, пришла в такое праздничное настроение, что спасибо Вам. Мать". А вот ещё одно трогательное признание, сделанное подростком: "Для чего я Вам пишу, не знаю, меня тянет как-то безотчетно Вам написать, и бывает всякий раз, как прочитаю Ваш "Дневник", - я чувствую Вас как бы родным, но высказать свои мысли - не умею".
"Дневник писателя" безраздельно покорил сердца и души тысяч людей, особенно у молодежи он пользовался громадной симпатией и любовью и она считала его учителем жизни. Фёдор Михайлович получал тысячи писем из разных уголков России. К примеру, дочь богатого купца писала Достоевскому: "…В ваших произведениях, а в "Дневнике" в особенности, сказалась такая святая, честная, чистая душа, что как-то невольно веришь Вам и симпатизируешь… Скажите же, что делать? Помогите, научите меня…".
Достоевский уже глубоко заглянул в человеческое нутро, как никто другой. Он уже оракул для своих современников, провидец, почти Бог, но ещё сам в поиске ответа на столь мучивший его вопрос, который он поднимает в своём романе "Братья Карамазовы": "...Для чего познавать это чёртово добро и зло, когда это столького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слёзок ребёночка к "боженьке".
"Наши дети воспитываются и взрастают, встречая отвратительные картины. Они видят, как мужик, наложив непомерно воз, сечёт свою завязшую в грязи клячу, его кормилицу, кнутом по глазам, "по кротким глазам".
Иван (Братья Карамазовы): "...И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами. Папенька рад, что прутья с сучками, "садче будет", говорит он, и вот начинает "сажать" родную дочь. Я знаю наверно, есть такие секущие, которые разгорячаются с каждым ударом до сладострастия, до буквального сладострастия, с каждым последующим ударом всё больше и больше, всё прогрессивнее. Секут минуту, секут, наконец, пять минут, секут десять минут, дальше, больше, чаще, садче. Ребенок кричит, ребенок, наконец, не может кричать, задыхается "Папа, папа, папочка, папочка!".
И в словах Ивана Карамазова звучит уже голос самого Достоевского, его собственная страстная идея: "В окончательном результате я мира этого Божьего - не принимаю, и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не Бога не принимаю, я мира им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять".
Ох, не стоит мир Божий, не стоит он слезинки даже одного загубленного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в своей зловонной конуре, неискуплёнными слёзками своими к "боженьке"!
Иван (Братья Карамазовы): "Но о детках есть у меня и ещё получше, у меня очень, очень много собрано о русских детках, Алёша. Девчоночку маленькую, пятилетнюю возненавидели отец и мать, "почтеннейшие и чиновные люди, образованные и воспитанные". Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали её ногами, не зная сами за что, обратили всё тело её в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали её на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, ещё может в эти лета научиться проситься), - за это обмазывали ей всё лицо её калом и заставляли её есть этот кал, и это мать, мать заставляла! И эта мать могла спать, когда ночью слышались стоны бедного ребёночка, запертого в подлом месте! Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, ещё не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьёт себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слёзками к "боженьке", чтобы тот защитил его, - понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без неё, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла...".
Достоевский отвечает Ивану Карамазову уже со страниц своего "Дневника": "Слушайте: мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже. И если мы учим их чему-нибудь, чтоб сделать их лучшими, то и они нас учат многому и тоже делают нас лучшими уже одним только нашим соприкосновением с ними. Они очеловечивают нашу душу одним только своим появлением между нами. А потому мы их должны уважать и подходить к ним с уважением к их лику ангельскому (хотя бы и имели их научить чему)".
В романе "Идиот" Достоевский восклицает устами князя Мышкина: "Мир спасёт красота!". Красота духовная, красота души... "В нашей женщине всё более и более замечается искренность, настойчивость, серьёзность и честь, искание правды и жертва; да и всегда в русской женщине всё это было выше, чем у мужчин. Это несомненно, несмотря на все даже теперешние уклонения. Женщина настойчивее, терпеливее в деле; она серьезнее, чем мужчина, хочет дела для самого дела, а не для того лишь, чтоб казаться. Уж не в самом ли деле нам отсюда ждать большой помощи?".
Как же существовать сию минуту конкретной личности, которая посетила этот мир на отмеренный ей срок, как быть с её жизнью, с её страданиями, какую дать ей отраду? Когда-нибудь, но неизбежно наступит минута, когда человек возмутиться всеми фибрами своей души против призрачных идеалов и потребует особенного отношения к своей кратковременной жизни.
Достоевский страстно мечтал, чтобы все люди могли бы искренне и простодушно обняться. "Выше этой мысли обняться ничего нет", - отмечено у него в записных книжках. Но Фёдор Михайлович отчётливо сознавал, что ещё предстоит преодолеть неимоверные препятствия на пути к этой светлой мечте: "Я всего только хотел бы, чтоб все мы стали немного получше. Желание самое скромное, но, увы, и самое идеальное".
силах составить понятие, до дикости неразвит, и если чего захочет, то утробно, а не сознательно; просто полное свинство, и вовсе тут нет ничего либерального. И при этом ни одного гамлетовского вопроса:
И в этом ужасно много странного. Неужели это безмыслие в русской природе? Я говорю безмыслие, а не бессмыслие. Ну, не верь, но хоть помысли. В нашем самоубийце даже и тени подозрения не бывает о том, что он называется я и есть существо бессмертное. Он даже как будто никогда не слыхал о том ровно ничего. И, однако, он вовсе и не атеист. Вспомните прежних атеистов: утратив веру в одно, они тотчас же начинали страстно веровать в другое. Вспомните страстную веру Дидро, Вольтера... У наших - полное tabula rasa, 1 да и какой тут Вольтер: просто нет денег, чтобы нанять любовницу, и больше ничего.
Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более «прекрасного созвездия Большой Медведицы», и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только что начинавшийся тогда Гете! Чем же так дороги были молодому Вертеру эти созвездия? Тем, что он сознавал, каждый раз созерцая их, что он вовсе не атом и не ничто перед ними, что вся эта бездна таинственных чудес божиих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты, заключенного в душе его, а, стало быть, равна ему и роднит его с бесконечностью бытия.... и что за всё счастие чувствовать эту великую мысль, открывающую ему: кто он? - он обязан лишь своему лику человеческому .
«Великий Дух, благодарю Тебя за лик человеческий, Тобою данный мне».
Вот какова должна была быть молитва великого Гете во всю жизнь его. У нас разбивают этот данный человеку лик совершенно просто и без всяких этих немецких фокусов, а с Медведицами, не только с Большой, да и с Малой-то, никто не вздумает попрощаться, а и вздумает, так не станет: очень уж это ему стыдно будет.
О чем это вы заговорили? - спросит меня удивленный читатель.
Я хотел было написать предисловие, потому что нельзя же совсем без предисловия,
1 пустота; букв . - чистая доска (лат. ).
В таком случае лучше объясните ваше направление, ваши убеждения, объясните: что вы за человек и как осмелились, объявить «Дневник писателя»?
Но это очень трудно, и я вижу, что я не мастер писать предисловия. Предисловие, может быть, так же трудно написать, как и письмо. Что же до либерализма (вместо слова «направление» я уже прямо буду употреблять слово: «либерализм»), что до либерализма, то всем известный Незнакомец, в одном из недавних фельетонов своих, говоря о том, как встретила пресса наша новый 1876 год, упоминает, между прочим, не без едкости, что всё обошлось достаточно либерально. Я рад, что он проявил тут едкость. Действительно, либерализм наш обратился в последнее время повсеместно - или в ремесло или в дурную привычку. То есть сама по себе это была бы вовсе не дурная привычка, но у нас всё это как-то так устроилось. И даже странно: либерализм наш, казалось бы, принадлежит к разряду успокоенных либерализмов; успокоенных и успокоившихся, что, по-моему, очень уж скверно, ибо квиетизм всего бы меньше, кажется, мог ладить с либерализмом. И что же, несмотря на такой покой, повсеместно являются несомненные признаки, что в обществе нашем мало-помалу совершенно исчезает понимание о том, что либерально, а что вовсе нет, и в этом смысле начинают сильно сбиваться; есть примеры даже чрезвычайных случаев сбивчивости. Короче, либералы наши, вместо того чтоб стать свободнее, связали себя либерализмом как веревками, а потому и я, пользуясь сим любопытным случаем, о подробностях либерализма моего умолчу. Но вообще скажу, что считаю себя всех либеральнее, хотя бы по тому одному, что совсем не желаю успокоиваться. Ну вот и довольно об этом. Что же касается до того, какой я человек, то я бы так о себе выразился: «Je suis un homme heureux qui n’a pas l’air content», то есть по-русски: «Я человек счастливый, но - кое-чем недовольный»...
Когда встретишь своего человека, поймешь, почему с другими не получалось.
Чтобы завоевать доверие нужна вечность, для разочарования достаточно одного мига…
Когда ваши мечты будут сильнее ваших страхов – они начнут сбываться.
Юпитер олицетворяет собой полноту бытия. Стремление, направленное к совершенству, к высшим уровням существования. Принцип расширения, появление новых возможностей в жизни.
Вопросы взаимопонимания и взаимодействия с миром. Потребительское отношение - путь в некуда. Все делается с любовью, и все окружающее пространство отвечает взаимностью.
Может быть много эмоций разных и порой неуправляемых. Если дать им ход не осознавая, то можно растратить свои силы душевные напрасно. Туда куда мы направляем свое внимание, то выравнивается и расцветает, то что остается без внимания уведает или заростает бурьянами.
Нам не нужен неоправданный риск, стараемся все делать в своем ритме, без экстрима.
Способность хорошо запоминать информацию, делаем выводы, используем эту возможность с пользою.
Движение - это жизнь, застой смерти подобен. Мы эволюционируем через делание, через приобретение разных навыков, получение разного опыта и умения справиться с разными сложными ситуациями, которые подбрасывает нам жизнь.
Важно поступать порядочно, не идти на поводу у того, что проще и слаще.
Полезно помечтать, подумать о планах на будущее. Понимаем и осознаем: что для нас реально, а что нет.
Хорошо работают практики со снами. Архетипы и образы. Глубокое изучение своей внутренней природы
Важно учиться различать где свои люди, а где чужие. Что действительно нужно в жизни, а что нет.
Закон: что снаружи, то и внутри.
Дается возможность почувствовать разные переходы, как порталы из одного состояния в другое.
Вызывают интерес информация о порталах и разных переходах.
Эта информация коснется в большей степени людей с выделенными знаками Стрельца и Рыб, сильным Юпитером, тех у кого есть планеты и значимые точки в первых градусах Стрельца в натальной карте. Удача может улыбнуться всем, у кого есть планеты в начале янских знаков. У тех, у кого есть планеты и значимые точки в начале Рыб, Близнецов и Девы возможен сложный выбор среди нескольких возможностей. Важно расставить приоритеты, чтобы не упустить действительно важное, погнавшись за второстепенным. В большей степени все эти тендененции могут проявиться 16 ноября.
Корнефорос (бета) Геркулеса, звезда 2-й величины. В переводе с греческого означает "носитель пики" или "Звезда Героя". Спектрально-двойная звезда желтого цвета, с периодом 410 дней.
Слуги: Марс, Юпитер, Плутон.
Есть намерение и силы сделать что-то значимое для себя и других. Важно для этого найти подходящий момент, чтобы силы и возможности не пропали впустую. Держим нос по ветру и находим союзников дл реализации наших планов.
Важно учиться договариваться с людьми, на взаимовыгодных условиях. Учимся уважать свои и чужие границы. Не допускаем фамильярного отношения к себе и другим.
Удача улыбается тем, кто умеет делать выводы из разных ситуаций и пользоваться своими сильными сторонами, при этом знает свои и окружающих слабости и умеет выбрать наилучшую стратегию. Чтобы овцы были целы, и волки сыты.
Успехов нам!
Кроме высшего образования нужно иметь хотя бы среднее соображение и, как минимум, начальное воспитание.
Бог создал женщину из ребра мужчины, не из ноги - чтоб быть униженной, не из головы - чтоб быть выше, а под рукой - чтоб быть защищённой, и под сердцем - чтоб быть любимой.
С годами все больше точек, все меньше запятых...
© Андрей Жадан
Со мной можно связаться: почта [email protected] и [email protected]
Мой телефон: +7 903 092 61 42
